ГЛАВА 9: «ДИЛЕММА СПАСЕНИЯ»

Утренний рейс из Дубая в Каир был удобен — мы прилетим к обеду и успеем добраться до монастыря при дневном свете. В первом классе было достаточно места для комфортного трехчасового полета и спокойного разговора.

Я устроился у иллюминатора, Диана села рядом. Адриан и кардинал заняли места напротив нас через проход — достаточно близко для разговора, но с возможностью уединиться, если понадобится обсудить что-то конфиденциальное.

После взлета, когда самолет вошел в спокойный полет, я достал из сумки один из блокнотов Томаса. На этот раз взял «Философские заметки» — тот, который мы с Дианой почти не читали, сосредоточившись на практических аспектах экспедиций.

— Что там пишет Томас? — спросил кардинал Санторини, заметив блокнот в моих руках. — Мы обсуждали его археологические находки, но не его личные взгляды.

Я открыл блокнот на случайной странице и пробежал глазами несколько записей.

— Много размышлений о религии, вере, противоречиях в церковных учениях, — ответил я. — Вот, например…

Я нашел отмеченный закладкой фрагмент и начал читать вслух:

«О парадоксе благодати

Если божественная справедливость действительно судит человека по совести, то в наиболее выгодном положении оказывается тот, кто следует естественному нравственному закону, не обремененный догматическими требованиями.

Человек, живущий честно и не слышавший евангелия, будет судим по делам своим. Человек, услышавший проповедь, но не способный принять ее разумом и сердцем, оказывается в положении отвергшего истину.

Парадокс заключается в том, что знание о Христе может стать не благословением, а проклятием. Евангелизация, призванная нести спасение, превращается в источник осуждения для тех, чей разум не способен принять то, что превосходит человеческое понимание.

Это ставит под сомнение саму природу ‘благой вести’. Либо знание необходимо — тогда миллиарды обречены обстоятельствами рождения. Либо совесть достаточна — тогда проповедь становится не благодеянием, а духовным риском.»

Я остановился и посмотрел на кардинала. Альберто сидел неподвижно, глядя в окно иллюминатора.

— Эта дилемма преследовала меня годами, — тихо сказал он, не поворачиваясь. — Особенно когда я курировал миссионерские программы в Африке.

— В каком смысле? — спросила Диана.

Кардинал повернулся к нам.

— Я встречал миссионеров, которые приезжали к племенам, жившим по своим традиционным моральным кодексам. Люди были добрыми, честными, заботились друг о друге. И вот приезжают проповедники с вестью о спасении через Христа. Но неизбежно возникает вопрос: что с теми, кто умер до прихода миссионеров?

Адриан нахмурился.

— И как реагировали люди?

— По-разному. Некоторые принимали христианство, но больше из страха, чем из убеждения. Другие отвергали, и тогда миссионеры объявляли их обреченными. — Кардинал потер лицо руками. — А я думал: неужели милосердный Бог действительно обрекает людей за то, что они не могут поверить в то, что противоречит их разуму?

Диана наклонилась вперед.

— Получается, что чем больше человек знает о доктрине, тем больше требований к нему предъявляется?

— Именно, — кивнул кардинал. — Простой крестьянин, который просто помогает ближним и молится перед иконой, ближе к спасению, чем образованный богослов, который знает все противоречия в священных текстах и не может их игнорировать.

Я перелистнул несколько страниц блокнота.

— А вот что Томас пишет дальше: «Возможно, проблема не в Боге, а в том, как люди интерпретируют Его волю. Что если догматы — это не божественная истина, а человеческая попытка контролировать доступ к Богу?»

— Что он имеет в виду? — спросил Адриан.

— Читаю дальше: «Представим, что Бог действительно судит людей по их поступкам и искренности, а не по принадлежности к определенной конфессии. Тогда церковные иерархи теряют монополию на спасение. Людям больше не нужны посредники — священники, ритуалы, индульгенции. Каждый может обращаться к Богу напрямую.»

Кардинал резко повернулся ко мне.

— Это же чистый протестантизм.

— Нет, это еще радикальнее, — возразила Диана. — Протестанты все равно требуют веры во Христа. А здесь речь о том, что спасение возможно через совесть, независимо от религиозной принадлежности.

Адриан задумчиво добавил:

— Томас часто говорил, что организованная религия боится образованных верующих больше, чем неверующих. Неверующий просто не принимает систему. А образованный верующий может ее изменить.

— Или разрушить, — мрачно заметил кардинал.

— А может быть, очистить? — предположил я. — Вернуть к изначальному смыслу, который был искажен веками институциональных интересов?

Диана открыла свой блокнот и начала делать записи.

— В университете у меня был коллега-теолог, который изучал раннехристианские общины. Он говорил, что первые христиане не знали ни папы, ни сложной догматики, ни индульгенций. Просто жили по принципам любви и взаимопомощи.

— И что с ним стало? — спросил кардинал.

— Его перевели на кафедру истории религий. Подальше от богословия, — ответила Диана. — Сказали, что его исследования «могут ввести в заблуждение молодые умы».

Кардинал горько усмехнулся.

— Классический ход. Я видел такое множество раз. Неудобные вопросы просто переводят в академическую плоскость, подальше от реальной веры.

Я продолжил читать блокнот Томаса:

«О религиозных войнах

Изучал документы о крестовых походах. Формально — война за освобождение Святой земли от неверных. А на деле? Папа Урбан направляет агрессию европейских рыцарей во внешнюю сторону — пусть режут мусульман, а не друг друга. Плюс укрепляет власть Рима над всеми христианскими королевствами.

Простые крестьяне шли умирать, веря, что спасают свои души. А церковные князья получали земли, золото, политическое влияние.

То же самое с инквизицией. Борьба с ересью? Да нет — устранение всех, кто смел думать по-своему. Джордано Бруно сожгли не за астрономию, а за то, что он говорил: истина не зависит от того, что думают кардиналы.

Получается, что самые страшные преступления совершались от имени милосердного Бога. И это не случайность — это система. Когда истину монополизируют люди с корыстными интересами, кровь неизбежна.»

За окном проплывали города — скопления зданий в пустынном ландшафте, каждое из которых было чьим-то домом, чьей-то жизнью. Странно думать о том, что где-то внизу миллионы людей живут, веруют, сомневаются, ищут смысл, не подозревая о том, какие вопросы мы обсуждаем на высоте десяти тысяч метров.

— Знаете, что меня больше всего пугает в этих размышлениях? — сказал кардинал, прерывая тишину. — То, что они логичны.

— Пугает? — переспросила Диана.

— Я посвятил жизнь служению церкви, искренне веря в то, что служу Богу. А теперь понимаю, что, возможно, служил системе, которая использует имя Бога для контроля над людьми.

Адриан наклонился к кардиналу.

— Альберто, различие между верой в Бога и верностью религиозной организации — это две разные вещи. Можно служить Богу, критикуя церковь. Более того, возможно, критика системы и есть истинное служение.

— Как вы это понимаете?

— Если церковь искажает послание Христа, то тот, кто указывает на эти искажения, защищает истинное христианство. Разве Христос не изгонял торговцев из храма? Разве он не критиковал фарисеев за лицемерие?

Кардинал задумался.

— Интересная перспектива. Получается, что настоящие еретики — это те, кто превратил религию любви в инструмент власти?

— А те, кого они называют еретиками, возможно, ближе к изначальной истине, — добавила Диана.

Я перелистал еще несколько страниц блокнота.

— Вот еще одна запись Томаса: «Подумал сегодня о том, почему церковь так боится науки. Не потому, что наука опровергает существование Бога — многие великие ученые были верующими. А потому, что наука учит людей думать самостоятельно, проверять утверждения, сомневаться в авторитетах. А это разрушает основу религиозного контроля — слепое повиновение.»

— Галилей, — тихо сказал кардинал. — Его заставили отречься не потому, что его открытия угрожали Богу. А потому, что они угрожали власти тех, кто говорил от имени Бога.

— И Бруно сожгли не за астрономию, а за то, что он утверждал: истина не зависит от церковных авторитетов, — добавила Диана.

Самолет слегка тряхнуло от турбулентности, и я на секунду отвлекся, глядя в иллюминатор. Мы приближались к Египту — древней колыбели религиозных традиций, где тысячи лет назад люди впервые начали задаваться вопросами о природе божественного.

— Томас пишет еще кое-что интересное, — сказал я, найдя нужный фрагмент. — «Возможно, все религии начинались с искреннего поиска истины. Кто-то получал озарение, делился им с другими, собирались ученики. Но потом это движение превращалось в институт, институт — во власть, власть — в систему контроля. И от изначального озарения оставались только догматы.»

— Цикл коррупции духовности, — заметил Адриан. — Томас долго изучал этот процесс в разных религиях.

— И что он выяснил? — спросил кардинал.

— Что этого можно избежать, только если не давать посредникам монополизировать доступ к истине. Каждый человек должен иметь право на прямую связь с божественным, без институциональных фильтров.

Кардинал покачал головой.

— Но тогда как поддерживать единство веры? Как предотвращать хаос, когда каждый толкует священные тексты по-своему?

— А кто сказал, что единообразие важнее истины? — возразила Диана. — Может быть, разнообразие духовных путей естественнее, чем принудительная унификация?

— Но религия объединяет людей…

— Или разделяет их, — перебил я. — Сколько войн было между христианами и мусульманами? Между католиками и протестантами? Между шиитами и суннитами? Институциональная религия чаще разделяет, чем объединяет.

Адриан кивнул.

— Томас говорил: «Бог один, а религий много. Или все религии частично правы, или все частично заблуждаются. Но точно не может быть так, что только одна религия полностью права, а остальные полностью ошибаются.»

— Релятивизм, — заметил кардинал. — Опасная территория.

— Почему опасная? — спросила Диана. — Разве признание того, что истина может быть сложнее наших представлений о ней, делает нас хуже?

— Потому что если нет абсолютных истин, то нет и абсолютных моральных принципов. Все становится относительным.

— Но мораль может быть универсальной без религиозной монополии, — возразил я. — Помогать ближним, не причинять вреда, быть честным — эти принципы признают все культуры, независимо от религиозных различий.

Кардинал задумался.

— Получается, что мораль старше и шире любой конкретной религии?

— Возможно, — согласился Адриан. — И может быть, задача религии не в том, чтобы навязывать моральные правила, а в том, чтобы помогать людям находить смысл в их соблюдении.

Я нашел в блокноте еще одну запись:

«О поиске изначальной истины

Понял, почему меня так тянет к археологии древних религиозных текстов. Не из любви к старине, а из желания найти то, что было до искажений.

Современные религии — это палимпсесты, где изначальный текст переписывался снова и снова, пока не стал неузнаваемым. Археология позволяет добраться до первоначальных слоев.

И что если под всеми наслоениями догматов, ритуалов, политических интересов, мы найдем что-то простое и ясное? Что-то, что объединяет, а не разделяет? Что-то, что освобождает, а не порабощает?

Возможно, поиск Клинка Бытия — это не просто археологическая экспедиция. Это попытка добраться до изначальной истины о том, кем мы были созданы быть.»

Самолет начал снижение. За окном показались огни Каира — огромного города, который помнил фараонов и крестоносцев, мамлюков и османов. Скоро мы окажемся в Египте, в стране, где зародились одни из самых древних религиозных традиций человечества.

— Интересно, что мы найдем в монастыре, — задумчиво сказала Диана. — Не только резонатор, но и то, как современные монахи относятся к древним тайнам.

— Боюсь, что большинство из них даже не догадывается о существовании таких вопросов, — ответил кардинал. — Монастырская жизнь — это рутина молитв и послушаний, а не философские размышления.

— А может, это и хорошо? — предположил Адриан. — Возможно, в простой вере есть то, что мы потеряли в сложных рассуждениях.

— Или то, что мы пытаемся найти, — добавил я, закрывая блокнот Томаса.

За окном приближалась взлетно-посадочная полоса каирского аэропорта. Еще несколько минут, и мы окажемся на древней земле Египта, где нас ждала встреча с людьми, посвятившими жизнь служению Богу в том виде, как они Его понимают.

А завтра мы получим второй резонатор и продолжим путь к истине, которая может оказаться совсем не такой, какой её представляли поколения верующих.

— Готовы к посадке? — спросил Адриан, убирая карты в сумку.

— Готовы к продолжению поиска, — ответил я.

Кардинал Санторини долго смотрел в иллюминатор на приближающиеся огни Каира.

— Знаете, — сказал он наконец, — возможно, именно такие разговоры и нужны церкви. Вместо того чтобы запрещать сомнения, признать их естественной частью веры.

— Сомнение как путь к более глубокому пониманию? — уточнила Диана.

— Именно. Вера без вопросов — это не вера, а догматизм. А вопросы без веры — это не поиск истины, а цинизм.

Самолет коснулся земли Египта, и мы оказались на пороге следующего этапа нашего путешествия к тайнам, которые могли изменить все.